[кокон]

[grunge-man]

Пусть твои депрессии и чувство
собственной чужеродности в этом
мире дадут тебе силы изменить его,
дадут тебе силы любить, но не только
себя одного...
Убивая себя, ничего не изменишь будешь рождаться снова и снова, и грязные кухни и мерзкие рожи сограждан будут тебя преследовать, покуда ты не переживешь это все и не растворишь внутри себя до маленького комочка генных воспоминаний, называемых
опытом твоей души...
А душа и есть настоящее Ты!
А тело, за которое ты так цепляешься, лишь сезонная оболочка – кокон, из которого вылетит бабочка, и насколько она будет уродлива или прекрасна,
зависит от тебя...
Вот такой парадокс...
Живи, не причиняя вреда,
А тело дано, чтобы действовать.

7раса «Samskara»

И настал тот день, когда поднялся Тот, кто сидел тысячу лет; и был Он наречен Пророк, и сказал Он:
И будет день, когда встанут сотни чужеземцев, и поприветствуют Небо; оно же примет детей Своих под Свое крыло и унесет их в дом Свой.

* * *

Солнечный зимний день.
Ни одного намека на приближение весны, даром, что на дворе конец февраля.
У него не было имени.
У него не было вообще ничего, кроме гитары, одежды и воспоминаний. Последними он пользовался реже всего, ибо не нуждался в них.
С трудом продвигаясь по заснеженной улице, он шел без особой цели, не разбирая дороги.
«Зачем знать куда ты идешь, если твой путь все равно ни к чему не приведет?» - думал он.
Мимо проплывали безликие дома. Серые, невыразительные, рутинные. Город был близок к отчаянию. Немощные старики просили милостыню около холодного супермаркета.
Частный сектор. Глухие заборы, безмолвные одноэтажные избушки. Пустота.
А он шел и шел, уже не находя в себе силы выносить все это отчаяние, весь этот невроз и чуждый страх.
Улица наконец нашла свое логическое завершение, хоть оно и было совсем нелогичным: перед путником вдруг выросло огромное недостроенное здание.
«Я войду туда» - подумал он. «И кто знает, может, это будет мое последнее пристанище. Все мы когда-нибудь уйдем. Вопрос лишь в том, оставим ли что-нибудь после себя»
Запустение... Разбитые кирпичи, остатки труб свисают с потолка. Бетон... Бетон. Угрюмый, нелюдимый, молчаливый бетон.
Он поднялся на крышу.
Полдень. Солнце. Женский силуэт.
Он забрался еще выше — на какой-то навес. Сел по-турецки, пристроил рядом гитару.
Небо...
«О, Небо... Кто мы? Откуда?» - подумал он. «Я здесь явно чужой, многие считают меня безумцем. Многие, сказал я; но порой мне кажется — все»
Небо промолчало. Лишь скрыло солнце своей тучей.

«Так, да, вперед!» - твердил ей внутренний голос. «Беги, беги, шагай, не разбирая дороги, доверься мне!»
И она шла. Ей было все равно. Неважно, куда заведет ее этот назойливый голос. Наплевать на то, что ее там ожидает.
«Смерть? Ну и пусть. Мне не жаль оставлять этот мир» - думала она.
Серость. Унылость. Снова серость. Пустота.
И вдруг — запустение... Огромная недостройка.
Безмолвие бетона. Мудрость безмолвия. То, что молчит, знает больше звучащего.
Повинуясь команде внутреннего радио, она поднимается на крышу.
«Если следующим приказом будет сброситься с этой угрюмой крыши, я не удивлюсь...»
Но голос умолк, как только она ступила на заснеженную крышу. Не представляя, что делать дальше, она подошла к бортику и, опершись на него, стала вглядываться в дым заводских труб.
И, поглощенная этим занятием, не заметила, как на крышу поднялся человек в длиннополом черном плаще и с гитарой.

Он сидел на крыше и вспоминал. Читал книгу своих воспоминаний. Впервые за много дней.
«Редко случается так, что человек становится философской категорией. Чтобы стать ей, человек должен оставить в сердце другого неизгладимый след. Такую рану, которая не заживет ни через год, ни через два. Но что это будет за рана, какой след, каков будет характер философской категории... Положительный или отрицательный? Это уж как повезет. Это как игра в русскую рулетку, да»

«Порой не характер события определяет его суть, но те метаморфозы, что происходят с его истоками» - думала она, вглядываясь в дым.
Обернувшись, наконец увидела человека в плаще. Он сидел на бетонном навесе и явно не замечал ее — глаза закрыты, лицо расслаблено. Будто медитирует.
Она медленно пошла к нему.

-Эй... Вы в порядке? - услышал он сквозь плотный туман мыслей и воспоминаний.
-Да. - ответил. - Все в порядке.
Он не хотел, чтобы его отвлекали. И уж тем более — чтобы его отвлекали девушки «готишного» вида: черные волосы, черное пальто, берцы... Именно так она и выглядела. Сгусток черноты. С глубокими черными глазами.
-Извини. Кажется, отвлекла. Просто хотела сказать, что меня прельщает одиночество. Неуютно, когда рядом кто-то ошивается. Особенно когда до смерти хочется понять, какого черта я здесь делаю.
-Аналогично. - он скосил глаза в ее сторону. Усталый и тяжелый взгляд.
-Хм, и что, есть предположения?
-Да.
-И какие?
-Это имеет значение?
-Кажется, мы тут размышляем над одной и той же проблемой.
-В таком случае, я склоняюсь к тому, что это мое последнее пристанище в этом мире.
-Отлично. Отличное место для суицидальных настроений.
-И мысли такой не было.
-В таком случае, какие были?
-Радужные пони, какающие марихуаной. - ухмылка.
-Растаман?
-Нет. Маньяк-убийца.
-Тебя позвали?
-Можно и так сказать. А ты из милиции?
-Нет. Меня привел сюда назойливый тонкий голосок.
-Значит, ты из психиатрической лечебницы.
-Если считать желтым домом весь этот мир.
-В таком случае, все здесь психи. А раз меня хотели упрятать в психушку, то я один из немногих нормальных.
-В этом мы схожи.
-В таком случае пора взяться за руки и пойти по солнечному лучу навстречу вечности.
-Проще будет пройтись по струнам твоей гитары.
-Если я пройдусь по струнам — рассыплюсь печалью. Возьму аккорд — стану депрессией. Пара подтяжек — и прольюсь дождем. А дерну струну — превращусь в грозного тираннозавра.
-Забавно.
-И правда.
-Оставишь ли ты что-нибудь после себя?
-О, будучи еще гусеницей я вытряс из себя много шелка: и дожди, и печаль, и депрессии.
-Так что же, ты — бабочка?
-Нет-нет, я кокон, куколка, упаковка.
-А что внутри?
-Увидим. Скоро уже.
-Так вот и цель.
-Да. Посмотреть — а что же внутри?
Она улыбнулась. И ведь правда — что внутри? Горстка воспоминаний? Опыт? Нет... Внутри — мысли, выводы, раздумья. Всю сознательную жизнь облекала она их в образы — в стихи, рисунки, песни.
-А в чем уродливость или красота бабочки, которая вылетит из кокона?
-Красота ее в том, что она своим видом вдохновляет других на то, чтобы перестать быть гусеницами.
-Ммм... А уродливость?
-Бабочка будет уродлива, если всем своим видом будет показывать, что и гусеницами быть неплохо.
Молчание.
-Сегодня я покидаю свой кокон. - сказал он. - И тебе придется оценить, насколько я уродлив или прекрасен.
-Прекрасен. Потому что я не желаю более ползать.
-Он улыбнулся, спрыгнул с навеса и вручил ей гитару.
-Внутри — рисунок на моих крыльях.
Солнце клонилось к закату. На его фоне появилась небольшая точка.
Они стояли и смотрели, как монолитно-черное небесное тело приближается к крыше недостроя.
-Это за мной. - сказал он.
-Знаю. - ответила она. - Лети.
Летательный аппарат неизвестной цивилизации завис над ними. В днище открылся люк, из него вылезла стальная лестница.
-Прощай. - сказал он ей.
-Нет. До свидания. Мы еще встретимся... Там, где живут бабочки.
-Ты права. - он обнял ее. - До встречи.
Он поднялся на борт. Люк закрылся, и черный монолит улетел навстречу закату.

Она присела на обломок бетонной стены, вытащила его гитару.
И тут же начала подбирать первый рисунок на своих крыльях.

Ромео Данни,
22-23.02.2010